День первый. Приезд
Биологическая мама Влады, наркоманка, в очередной раз попала в тюрьму. Ребенка поместили в реабилитационный центр, где оставшиеся без попечения дети проводят первое время, пока не отправятся в новую семью или в детский дом. Михаил и Ольга Ситниковы давно хотели взять приемную дочку. И вот, разделавшись с формальностями, приехали наконец за ней на своей «семерке». Увидев новую маму, Влада бросилась ей на шею.
— Сейчас нам радостно. Грустно бывает, когда приходится отправлять ребятишек в детдом, — говорит мне директор реабилитационного центра.
— Да как вы смеете так врать! — взрывается специалист из органов опеки. — Уже несколько лет благодаря нашей работе все дети в районе устроены по семьям!
Пока тети ссорятся, Ольга Зосимовна и Влада тихо выходят из здания и садятся в машину. Влада говорит:
— Я по пальчикам считала, когда ты приедешь за мной.
Женщина в пальто цвета «зебра» и бледная девочка обнимают друг друга.
Новый дом Влады — в станице Ильинской Краснодарского края. Из белого кирпича, большой, деревенский: четыре комнаты, две кухни, домашняя и уличная, три собаки, две свиньи, две коровы, птичий двор. Домашняя кухня — это скорее столовая: здесь не готовят, только едят. К приезду Влады сделали ремонт. Из кухни дверь в санузел — тут раковина, ванная и туалет. Обустроили тоже для девочки: санэпидстанция не дает справку о пригодности жилья для приемного ребенка, если в доме нет санузла.
Володя, Настя и Сережа ждут в дверях.
— Я все тебе тут покажу, — предлагает сладким голосом новая старшая сестра.
Она будет делить с Владой комнату, где раньше жила одна. Уступит удобную кровать — сама будет спать на раскладном диване. И отдаст две полки в шкафу. Добровольно.
— Вообще-то Настя у меня просила сестру постарше, а Сережа — маленького братика, — объясняет Ольга Зосимовна. — Остановились на таком варианте: маленькая сестренка.
Лица у всех довольные. Влада кажется прозрачной. Молчит.
— Чего-нибудь дитю бы на ужин, — задумчиво говорит Михаил Михайлович, переодевается в камуфляж, берет ружье, грузит в багажник «семерки» спаниеля Дика, на переднее сиденье — старшего сына Вову и едет по проселочной дороге. Через десять минут выпускает собаку и пробирается метров двадцать к зарослям камышей.
— Дик! Ищи!
Собака с лаем кидается в заросли. «Тах!» — звучит выстрел. Еще тридцать секунд. «Тах!» — второй. Вова несет в багажник две фазаньи тушки. На добычу ужина у охотника Михаила Михайловича ушло пятнадцать минут.
Когда мы приезжаем домой, там уже накрыт праздничный стол. Влада пишет на листочке: «мама», «папа», «Влада», пониже — «Настя», «Сережа», «Володя». Когда что-то нужно, она дергает Ольгу за рукав.
День второй. «Мама»
Хозяйка дома на «уличной» кухне — она в отдельном строении, стена к стене с коровником. Рукава закатаны, на столе тазики с картошкой, морковкой, яйцами. На огромной доске шинкуется огурец для оливье, а в мозгу воюют друг с другом материнские мысли.
— Сумбурный вчера был день? А у нас все дни такие. Сейчас я лишь рада, что Влада у меня появилась. Честно…
Огурец хрустит под ножом.
— Не знаю, как бы так… Сегодня я еще больше стала волноваться.
Нарезанный овощ летит в кастрюлю, на доске новый.
— Я всегда знала, что буду стараться для Влады, чтобы ей было хорошо. Но поймет ли она это? Как она отнесется?..
Теперь под ножом скрипит уже и доска.
— Просто сегодня она меня впервые назвала «мама».
Огурец позабыт. На глазах Ольги слезы.
— Что же вы так волнуетесь?
— Не знаю. Наверное, просто от слова «мама»…
К семи утра хозяйка нажарила рыбы. Потом приготовила суп. Потом оливье. Еще Влада попросила молочную кашку — Ольга Зосимовна сварила. После испекла пирог. Потом сделала шулюм из первого фазана, которого подстрелил Михаил Михайлович, а второго потушила. В домашней кухне к завтраку, обеду и ужину стол накрывается дважды — сначала едят дети, потом взрослые: все вместе не поместятся. Скатерть белая, хлеб идеально нарезан.
Во время обеда Настя мрачна. Влада садится к ней поближе. Долго смотрит, потом спрашивает:
— Тебя тоже взяли?
— Да. Меня тоже взяли.
Настя в семье Ситниковых тоже приемный ребенок. Ее взяли два года назад.
— Кто об этом знает — и ладно, — ставит точку в этих разговорах мама. — Я своих детей в обиду не дам. Все мои. И пусть кто попробует что-то сказать.
Восемнадцатилетний Володя у Ольги Зосимовны от другого мужа. «Я тому, первому своему супругу позволяла даже гулять. Но однажды он сказал, что привезет из Сочи девушку Олю, которая будет жить с нами», — излагает она краткую автобиографию. От того неудачного брака есть еще двадцатичетырехлетний Саша, у которого уже своя семья, он живет отдельно. Михаил Михайлович, второй муж, родной папа только Сереже, но всех воспитывает как своих. Он младше Ольги Зосимовны на восемь лет.
Влада встала рано. Аккуратно сложила вещи в шкаф. Потом нашла веник, подмела. И отправилась на кухню к матери.
— Мама, давай я буду хорошая, а ты мне будешь давать два рубля.
— В смысле?
— Ну, я буду складывать вещи, убираться, и если я буду весь день хорошая, ты мне будешь давать два рубля.
— Ну ладно, давай.
— А сегодня я хорошая?
— Так день ведь еще не закончился.
Ближе к вечеру ведущий специалист по вопросам семьи и детства администрации района, симпатичная немолодая блондинка Елена Ироитина, приезжает «навестить» Ситниковых.
— По последнему постановлению приемные родители собирают целую папку документов, — рассказывает она мне. — Правоустанавливающие бумаги на домовладение. Письменные согласия всех членов семьи от десяти лет. Обязательная медицинская справка о том, что кандидат в приемные родители не имеет перечня заболеваний. Копия паспорта кандидата. Свидетельство о браке. Справка из санэпидстанции о соответствии жилого помещения санитарным нормам. Характеристика от главы сельского поселения или с места работы. Автобиография. И справка из ОВД, что не было судимостей по статьям против личности.
Елена Ироитина хвалит большую семью Ситниковых. Говорит, что всю жизнь работает с детьми. Правда, у нее самой единственный шестнадцатилетний сын. Пока гостья допивает чай, Ольга Зосимовна собирается на работу. На шее у нее повисла Влада: «Не уходи!» На спине мамы на ярко-синем фоне написано: «скорая помощь».
Мамина работа
Ольга Зосимовна — фельдшер «скорой помощи». Сегодня у нее ночное дежурство. В больнице тихо. С коллегами, санитарками станичной больницы, Ольга коротает время за чаем в палате № 5.
— Вы рискнули бы взять приемного ребенка? — спрашиваю я санитарку с пухлым лицом, Наташу.
— Нет! Забота, ответственность! — Наталья гладит приблудного кота Мурзика, который нагло пристроился на кровати. — Я вообще одну дочку родила и больше не захотела.
— А дочка просила братика-сестричку?
— Нет! Муж требовал, когда ей было лет пять. Я говорю: «Куда мы второго ребенка денем?» А она: «Только не в мою комнату!» Выросла — начала разглагольствовать: «Ой, мама, много детей — это хорошо. Сколько с колясочками ходит, счастливых!» А сейчас сама родила: «Что он все время кричит?! Я не знаю, чего он хочет!» Нет. У меня дома сейчас спокойствие. И тишина.
— Мне тоже было бы очень тяжело, — говорит вторая санитарка, Ира, у нее лицо продолговатое.
— Почему?
— Приемному ребенку надо постоянно время уделять. И не шлепнешь, не накажешь, как своего. Он же пойдет и расскажет. Тут со своими не знаешь, как справиться. У меня два мальчика. Старший недавно заявил: «Ты меня работать заставляешь — я на тебя в суд подам».
— А для счастья дети вообще нужны?
— Ничуть! — это Наталья. — Чтобы чувствовать себя счастливым, нужно, чтобы у всех все было благополучно. У родителей, у детей, у братьев, у сестер. А если где-то неблагополучно — какое может быть счастье? Вот у меня одна дочь — и сколько переживаний! А если бы я, не дай бог, еще родила? Вот я ж говорю: хочу проснуться — и чтоб все было, и чтоб у всех все хорошо, и чтоб ни о чем не думать. На каком-нибудь Таити! Где нет ни одного человека, ни телефона, ни телевизора — никого не вижу, не знаю ничьи проблемы!
— Пойдем, нашу старушку покажу, — предлагает мне Ольга.
И ведет в социальную палату. Здесь лежат старики, за лечение которых никто не платит и которым некуда идти. Сейчас тут одна сумасшедшая бабушка. Отмыкаем дверь.
— Здравствуй, Ба! — почти кричит Ольга. Реакции нет. — С ней бесполезно разговаривать: невменяемая.
В палате холодно и мрачно. К Ба приезжали психиатры, возиться не стали, выписали успокаивающие капли.
— Ты что, Ба, опять слезла?
Слева три кровати, придвинутые друг к другу. Та, что у стены, с матрасом, остальные без. Старушка сидит на краю. На ней коротенькая рубашка, ноги голые, с синеватым отливом, волосы растрепаны, вокруг глаз синяки. У стен расставлены еще пустые кровати. По ним раскиданы какие-то тряпки.
— У вас семья большая? — вдруг кротко спрашивает Ба.
— Ну, — не хочет отвечать Ольга.
— Большая?
— Угу.
— Сколько?
— Восемь! То есть девять!
— А детей сколько?
— Ой, Ба, много. Пять.
— Я, знаете, что хочу? Чтоб он сюда перешел.
— Кто?
— Ну, этот. Пусть ему здесь кровать поставят.
Никакого «его» нет и не было. Ба просто бредит.
— Одной скучно. Что делать? Я с ума схожу. Как вы думаете, они меня возьмут?
— Ага…
— Возьмут? Ну, тогда я с вами к ним пойду. Дайте мне пальто. У меня ни сына, никого нету…
— Сейчас, Ба, посиди, за тобой придут, — говорит Ольга, а сама предупреждает санитарку, что нужно уложить старушку в постель.
В дверь социальной палаты вставлен металлический лист: стекло Ба разбила. Розетки и выключатели повыдирала. Во время приступов она рвет подушки, одеяла и матрасы. У нее нет детей. Недавно приезжала какая-то женщина, «неродная дочка», — хотела, чтобы Ба подписала документы на продажу дома. Еще спрашивала, где пенсия, которую получает старушка. Потом пропала. Каждый раз, когда у Ольги дежурство, она навещает Ба.
— Приветик, солнышко, как ты? — нежно говорит мама в трубку сотового, когда мы уходим из социальной палаты. — А ты темноты боялась? Включи там свет, пусть все время горит. Я хотела узнать, как ты.
— Ольга Зосимовна, вам не тяжело, когда много детей?
— А в чем тяжесть? Вот Наташе нашей тяжело, согласна. Потому что она привыкла жить одна: пришла домой, немножко приготовила, лежит, читает. А я должна о ком-то заботиться постоянно. Я думаю, если бы меня поселили где-то одну, вот раз — и я одна, я, наверное, заболела бы сразу и умерла.
День третий. Школа
— Когда развелась с первым мужем, надо было Сашку с Вовой поднимать. На алименты даже не подавала. — Ольга Зосимовна пьет с нами чай на домашней кухне. — Мы жили в этой станице, в доме с тетей, но не могли же проедать ее пенсию! И я торговала сладостями на рынке. Не скажу, чтобы шикарно жили, но не голодали: были деньги на карманные расходы, одеты все по сезону. Однажды Саша, мой старший, приходит со школы: «Мам, ты знаешь, Людмила Викторовна сегодня меня и Ольхова выставила к доске и спрашивает: “Дети, посмотрите, кто лучше одет. Нам выделили один талон на бесплатное питание. Вот два мальчика, которые живут без отцов. Кому из них отдадим?”»
— Вы пошли в школу?
— Конечно. Учительница эта долго извинялась. Я ей все высказала. Потому что я по двадцатипятиградусному морозу, ног-рук не чувствуя, ездила утром на велосипеде на рынок с товаром. Мне не нужен был этот их талон — я знаю, что своих детей всегда одену и накормлю. Но зачем было моего ребенка выставлять?
Сегодня Влада гуляла с новой подружкой Элей. Принесла бусы и браслеты, которые обменяла на свои игрушки. Мама просит Владу завтра же вернуть обратно Элины вещи: папа девочки — буйный алкоголик, и если он вздумает прийти за ними сам, мало не покажется. Еще Владу просят ни в коем случае не брать бусы в рот: они грязные. А она объявляет, что хочет в школу. Сегодня Влада пойдет знакомиться с одноклассниками и учительницей.
— Я вчера ее купала, — вспоминает мама, — она активно так мылится и говорит: «Надо быть чистой, мне же завтра в школу. Чтобы не говорили, что я бомжиха. Меня так раньше в школе называли». — В глазах Ольги Зосимовны холодная ярость. — В нашей школе, отвечаю, такого не будет. У тебя есть дом, есть я, есть папа, никто тебя бомжихой называть не станет. Никогда.
В школе выясняется, что второклассница Влада почти не умеет читать.
День четвертый. Чтение
На комоде в комнате Ольги Зосимовны два рисунка. На первом зеленая пальма и зеленая елка со звездой на макушке. Солнышко синее. Подпись: «Мама ты самая лутше. Мама я люблю. Мама ты самая прикарасна красивая. Мама. От: Влада». Второй выполнен лаконично и явно на скорую руку, в черном цвете. Солнце, облака, под ними машина. Подпись: «Папа самый лутше. Красивый папа. Любимый».
Мама и Влада в большой комнате на диване. Настя и Сережа у дверей.
— Ты почему капризничаешь? А? Объясни мне, Владуль. Почему ты все время требуешь чего-то капризами?
— У-у-у…
— У-у-у — это что означает? Ты слышишь, что я тебя спрашиваю? Капризничаешь ты почему? Ты слышишь, нет?
— У-у-у…
— Просто скажи мне, почему ты закатываешь истерики. Просто хочется? Давай я тоже буду: «А-а-а! Я не хочу! Я вообще ничего не хочу! Хочу мороженого-пирожного-торт-огромный!» Ну что сидишь? Неси мне. Или давай буду: «Я-не-пойду-кушать-готовить, сидите голодные!» А? Почему ты говоришь: «У-у-у, я-не-буду-читать!» Ты же знаешь, что не умеешь и что надо учиться.
— У-у-у…
— А я умею! — говорит Сережа. Берет книжку и читает.
— Видишь? Давай теперь ты.
— У-у-у!
— Мам, почему она капризничает все время?! — Это Настя.
— Влад, оттого что ты покапризничаешь, ничего не поменяется. — Это мама.
— У-у-у! У-у-у! — На щеках Влады появляются слезы.
— Ниче не поменяется абсолютно. Ну, поплачь пока, мы подождем. А потом будем читать.
Слезы подсохли.
— Вот почитаешь, а потом пойдем гулять. — Это Настя.
Щеки сухие.
— Не хочу эту книжку, хочу другую! — заявляет Влада. Ей дают другую, и все притихают: она наконец согласилась читать.
Вечером на кухне Ольга Зосимовна серьезна.
— Читала. С горем пополам, — говорит она и без слез режет лук. — С психушками. Она еще потом пыталась: «Суп не буду! Ничего не буду!» Но мы ее успокоили — просто потребовали совместно с Настей. Есть слово «надо», а не то, что хочется. Она сначала пустила слезу, потом решила: лучше я поем и пойду. Ниче. Она просто… невоспитанная совсем. Похоже, ей вообще никто не занимался. Взрослые действовали по принципу: делай что хочешь, только не приставай. Но ниче. Она еще маленькая, надо все показать, рассказать, подать, принести — получается, что Владе сейчас больше внимания уделяется, чем Насте. Заметила, что Настя ревнует.
Влада сегодня не убрала вещи. Затея с двумя рублями благополучно забыта.
— Тсс! — говорит она, когда я вечером вхожу в дом. — Потише! Мама спит…
Ольга Зосимовна явно хотела только минутку посидеть в большой комнате. Но теперь, свернувшись клубком вокруг подушки, крепко спит. Влада уже на противоположном краю дивана. Подобрав под себя ноги, тихонько играет в «Тетрис».
День пятый. Охота
Сегодня, в пятницу, открытие охоты на зайца — праздник для мужиков. В полдень они уже собрались на поляне у озера, сварили шулюм из подстреленной дичи, успели выпить.
— Раньше было: чем больше у тебя детей, тем больше подсобников, — рассуждает один, переваривая заячий суп. — А теперь — нахлебников! Раньше были кормильцы, теперь наоборот.
Повсюду собаки: гончие, спаниели, курцхаары — бегают, лают и скулят.
— А сейчас помощи ждать не от кого, — продолжает второй мужик, старший брат Ольги Зосимовны Геннадий. — У меня дочь университет закончила, сноха тоже, обе дома сидят. Нет, много детей — не радость, а лишние заботы.
— Приемных взяли бы? — спрашиваю я.
— Нет. Смысла никакого.
После обеда все, кто был на ногах, пошли с Михаилом Михайловичем стрелять фазанов. Пробираясь по кукурузному полю, он признался: из местных мужиков почти все осуждают его за большую «неродную» семью.
Вечером Володя привозит папу домой, а сам бежит переодеваться: надо еще успеть погулять. Но Настя виснет у него на правой руке, Сережа на левой.
— Володя, у тебя появилась новая сестра, — говорю я. — Как думаешь, когда она станет тебе родной?
— Она уже родная.
— Ты же ее не знаешь.
— Ничего, еще узнаю.
— То есть как?
— Сначала она сразу стала родная. А потом, со временем, мы друг друга узнаем.
День шестой. Папин
Сегодня днем Ольга Зосимовна на смене. Завтраком всех кормит папа. Заносит в домашнюю кухню микроволновую печь, ставит на столешницу, из-за этого падает чайник. Папа поднимает его и пристраивает на антресоль. Завтрак разогревает быстро: впереди много дел. Сегодня папа будет резать свинку.
Он привязывает жертву за пятак. Говорит: «Парное мясо — это не то, что вы в магазине покупаете. Вкусное и полезное для детей». Свинка упирается, но не сильно: и не хочет быть заколотой, а надо.
Папа знает, как резать скотину, чтобы мясо было вкусным. Он потомственный казак, но в местных казачьих организациях не состоит. Челка на лбу готова завиться в кудрявый чуб, но Михаил Михайлович ее нещадно стрижет.
Свинье перерезают сонную артерию и горло. Потом тушку обкладывают соломой и поджигают: смолят.
— Когда я был маленький, мы резали двух, — рассказывает Михаил Михайлович, пока дымит солома. — Первую осенью, мясо разносили соседям. Вторую к Новому году, уже для себя. И для моего старшего брата, если он приезжал из Питера. Его туда отправили служить, и он там остался. Сына в том году похоронил, наркомана: умер от передозировки. В последние годы мы пытались в Питер звонить — брат как ни поднимет трубку, все время пьяный.
Про остальных родственников Михаил Михайлович не рассказывает. В семье его отца было шестеро детей. Всего. Не то что у деда: там двенадцать.
— Когда свинью смолили, нам, детям, давали уши, — говорит он. — Это очень вкусно — уши, которые на соломе прокоптились.
Сережа канючит, выпрашивает ухо. А потом с торжеством его грызет.
Разделывать тушку свиньи тяжело и долго. Пока папа занят, Влада читает книжку «Свинья-именинница».
— Почему ты в первый день не называла маму «мамой»? — спрашиваю ее.
— Боялась. Вдруг она злая. Но мама оказалась очень, очень хорошая!
— Она же заставляет тебя читать.
— Ну и что! Все равно хорошая. Она правильно заставляет!
Настя на домашней кухне пьет кофе и ест лимон.
— Моя родная мама пила, а отчим избивал ее и бабушку, — вспоминает она вдруг, без видимого повода. — Соседи не выдержали — сообщили в опеку. Помню, когда они приехали, я сидела за креслом с куклой. Мама хоть и выпивала, забывала про меня, но отдавать не хотела. И ей тут ставят бутылку водки и говорят: «Подпишешь бумаги — получишь». Ну, она подписала, и меня забрали.
Тогда Насте было семь лет. Она кривится от лимона, но все равно ест.
— Меня взяла мамина сестра-близнец. Просто потому, что бабушка оставила мне наследство: дом и огород. И они на себя переписали. Потом я плохо помыла банку из-под кефира, и тетя ее мне об голову разбила. И опять детдом. Потом была еще семья. Хорошая, но мы очень ссорились с их старшим сыном. А потом ко мне в детдом пришли знакомиться мама и папа. Я, конечно, против ничего не имела. Но в голове крутилось, что все опять будет как всегда.
В других семьях Настя не была дольше года. Здесь она третий год.
— Мама меня просто взяла и полюбила, — говорит Настя. — Сразу, как свою дочь.
Вечером Ольга Зосимовна солит хрюшино сало. Плачет.
— Я не знаю, что я буду делать, если Владу заберут!
Формально биологическая мать Владлены еще не лишена родительских прав. Это должно произойти в декабре. Тогда Ольга Зосимовна перестанет быть опекуном, а станет приемным родителем. Она вытирает кухонным полотенцем слезы:
— Я ее не отдам!
День седьмой. Тут можно все
Однажды Ольга Зосимовна рассказала, какие блюда готовит на праздники. И когда описывала мясо «в мешочке», мы проболтались, что слюнки текут. И вот сегодня на обед мясо «в мешочке».
— Ешьте-ешьте! — приговаривает мама, пока мы уплетаем за обе щеки.
Ощущение, что и нас взяли в приемные дети.
В комнате грохот: Сережа и Влада играют.
— У нас в доме можно все, — говорит мама. — Можно кричать и беситься. А что? Шум меня совершенно не беспокоит!
— Ольга Зосимовна, от чего зависит благополучие семьи? На чем она держится?
— Ой, не знаю на чем. И знать не хочу. Лишь бы держалась.
